|
|
|
|
|
Соня
Донецк вопросы: Любомир Данков
| |
О гражданской жизни, войне и мире. | |
|
Ну, в общем, меня зовут Соня. Я на этой войне успела побывать всем и сазу. Я её видела и со стороны гражданского населения, и со стороны военного, точнее, со стороны ополчения, и со стороны уже армии, когда она сформировалась, и со стороны гуманитарщика, и со стороны, в какой-то степени, репортёра. Я считаю, что война – это, безусловно, место для женщины. Я буквально недавно смотрела статью, где этот вопрос поднимался, и говорилось о том, что во многих мифологиях, да, в принципе, практически во всех, война – это женский род, война всегда связана с женщинами, война, практически всегда, изображается как женщина. Война связана с женщинами, и на войне без женщин, к счастью, или к сожалению, не знаю, никуда. Они помогают, они советуют, они спасают, они воюют, они поддерживают. В общем, женщины на войне делают всё, да. Я служила, получается, три года. Три с половиной года. Три с половиной года было отдано войне. До этого было всё в гражданской стихии. Да, три с половиной года я провела в рядах вооружённых сил Донецкой Народной Республики. Я, если честно, не знаю, почему этот конфликт произошёл. Ну как, и знаю, и нет. Просто мнений очень много, и они все безумно разные, и слушать их все можно часами. Часами, неделями, месяцами. Было предположение, что это было специально, было предположение, что это война Украины, прошу прощения, России и Америки, было предположение, что Украина сама развязала эту войну. Предположений было много. Почему это произошло, я не знаю. И, если честно, уже не хочется узнавать. Слишком много времени прошло, слишком много всего самого разного произошло, и почему, ну, это уже не имеет смысла. В самом начале, когда я приехала, я была абсолютно гражданским человеком, но со своеобразной жизненной позицией. То есть, мне было 17-19 лет, и это был ещё, по сути, маленький ребёнок. Ну как, подросток, но со своей точкой зрения, которую все, как правило, считают, всё-таки неправильной. Я считаю, что наоборот. Я считаю, что люди в 17-18 лет – это уже сформировавшиеся личности со своей точкой зрения. Это взрослые люди, которые пока не могут себя правильно подать и правильно проявить. В 14м году я была гражданским человеком, и я на это всё смотрела со своей точки зрения. Для меня это не было войной, это не было местом, где убивают, это не было место, где умирают. Это были ребята, которые в доску просто свои, с которыми ты знакома с детства, которые стоят на блок-постах. Чем мы занимались? Мы их подкармливали. Мы привозили тортики, мы привозили пирожные какие-то, мы привозили всякие вкусности, сладости, конфетки, печеньки. Это с моей стороны было. Просто чтобы им было не скучно, как-то всё это поддерживалось. Я помню, как пелись на блок-постах песни под гитару, по вечерам. То есть, там, где блок-посты были, и точки соприкосновения в городе, где стояли, грубо говоря и отделение полиции, там вечерами собирался народ, его было очень много. Там не было комендантского часа, люди со всего города после работ собирались там, пели песни под гитару, пили чай с бутербродами, и была какая-то невероятно волшебная атмосфера всеобщего взаимопонимания, такой дружбы, я не знаю. Все друг друга понимали с полуслова. Атмосфера добра, абсолютного, практически, счастья. Все друг друга приветствовали, все друг друга понимали, помогали. Это был тот момент, которого я, наверное, больше в жизни не увижу. Когда можно было подойти абсолютно к любому прохожему, попросить помощи, и тебе помогут, даже больше. |
То есть, я когда-то потерялась в городе, я потерялась в Донецке, и не могла найти свой нужный автобус, когда мне нужно было ехать, и я подошла к ребятам-ополченцам, спросила дорогу, они мне не сказали на какой автобус мне нужно сесть, они сказали: «Малая, сейчас, погоди», кому-то позвонили, и уже через две минуты приехала машина, которая отвезла меня на место. Вот просто подошла незнакомая девушка, её посадили в машину, и водителю сказали: «Езжай аккуратно, девушку нужно довезти до места в целости и сохранности». Это было невероятно. Такого, наверно, больше не встретишь. Всё начиналось, несомненно, в момент пока еще не было войны. Но здесь нудно уточнить, что, почему-то отношения ополченцев друг к другу, и отношения военнослужащих, и отношения между гражданскими, они не испортились, они изменились просто, где-то в 15-м году. Середина – конец 15 года. В 14м году, это была атмосфера абсолютного доверия. Доверия ко всем и каждому. Ты ничего не ждал. Ну да, мы знали, что Украина в свою очередь засылает людей, которые берут в плен ополченцев и мирных граждан. Мы об этом знали, но как-то, об этом я, по крайней мере, не сильно задумывалась, я могу говорить только о себе. Я тогда уже служила, и когда ты выходишь, особенно в форме, на улицу, то к тебе совершенно другое отношение. То есть, ты выходишь как гражданский человек, в джинсах и курточке, тебя да, довезут, отвезут, позаботятся. Когда ты выходишь в форме, это было абсолютно другое отношение. По-другому смотрели, по-другому все помогали, благодарили. Я помню, как женщина подошла ко мне в автобусе, и со слезами на глазах сказала: «Девушка, спасибо, и возьмите, пожалуйста, иконку». У меня эта иконка лежит до сих пор, я вожу её с собой. Это было невероятно, а потом это начало меняться. Потихоньку приходили к армии, потихоньку приезжали другие люди, потихоньку отношение изменилось и такое вот всеобщее доверие, я не спорю, оно не может продолжаться вечно, оно как-то начало немножечко исчезать. Оно осталось только между теми людьми, что знал друг друга достаточное количество времени. Когда начались полномасштабные военные действия с обстрелами, с жертвами, с погибшими, вот это доверие, оно тоже было. Но оно изменилось. То есть, если в самом начале, когда ещё не расстреливали город, и в Славянске в самом начале, в том же Донецке после выхода из Славянска, это доверие было на улицах. Ты встречаешь человека в форме, ты обязательно ему помашешь рукой. Там ребята приезжают в Урале, ты тоже машешь им рукой, сигареты бросали в этот Урал, я помню. Все помогут, здоровались даже с незнакомыми, а потом это немножко изменилось, и доверие ушло на позиции. Когда ты на позициях, в окопе, у тебя другого выхода нет, как только доверять своим собратьям, которые с тобой воюют рука об руку. Потому что от твоих решений и от их решений зависит ваша жизнь. Вы должны быть подготовлены, вы должны быть слажены, вы должны доверять друг другу, иначе ничего не получится. В начале все как-то получалось очень быстро и слаженно. Вот, опять-таки, это, вероятнее всего, вопрос доверия. Люди доверяли друг другу, и соответственно понимали друг друга с полуслова. И оно всё как-то получалось очень чётко, аккуратно, ровно, прямо как по нотам расписано. Смутные времена, конечно, да. Всегда есть люди с плохими намерениями, но, опять-таки, я могу говорить только за себя. Я их, если и встречала, то это было всего только несколько человек. За всё время, с кем мы общались. Это я говорю о самом начале, когда всё только разгоралось, всё только начиналось, их было очень мало. Мне кажется, что они боялись, поэтому уезжали, или не приезжали, не знаю, как объяснить. |
|
Соня
Донецк вопросы: Любомир Данков | |
О разнице между гражданским населением и военнослужащими. | |
|
Во время войны мирное население, к сожалению, страдает, наверное, больше всего. Когда ты берёшь в руки оружие, ты понимаешь, что ты из гражданского человека превращаешься в военного. И ты можешь убить кого-то, и тебя могут убить. То есть, военные знают, что их могут убить, потому что они служат. Служба подразумевает этот вариант. Гражданские – это другая прослойка населения. Это совершенно по-другому. Они могут думать по-разному. Они могут быть разных вер, они могут по-разному думать, они могут поддерживать разные стороны. Но всегда больше всех страдают они. Статистика говорит, что на одного военнослужащего приходится несколько погибших гражданских. Гражданские гибнут больше. На этой войне – тем более. Здесь неоднократно были случаи, когда украинские военные лупили просто по городам. Неважно куда, лишь бы было. Страдали детские сады, попадали в школы, попадали в больницы, попадали просто в жилые дома, в жилые сектора. В общем, попадали туда, где, на самом деле, военные и рядом не проходили. Основная часть попаданий была по жилым секторам. Не по военным частям, а по жилым секторам. Я не знаю, это прикол такой у них что ли? Вот, всю войну, с четырнадцатого года, лупят по гражданским объектам. Какого хрена? За что? Вы воюете в армии, вы воюете против ополчения, так? Ополчение потом стало армией. Уже полноценной армией. Вооружённые силы, всё. Вооружённые силы воюют против вооружённых сил. Какого хрена должны страдать гражданские? От этого страдают женщины, от этого погибают люди, от этого погибают старики, которые не могут никуда уйти. Я этого не понимаю. Я этого никогда не понимала, и, наверное, не пойму и не прощу. Каким нужно быть уродом? Здесь же реально очень много попаданий было в школы и детские сады. Каким нужно быть уродом, чтобы целиться в школу, зная, что там дети? Там не военные, не взрослые, нет. Там дети. За это время войны я видела кучу разрушенных объектов, я видела очень много выгоревших в ноль просто девятиэтажек, я видела разрушенные школы. Я видела школу, которую я вспоминаю до сих пор. Это школа в Александровке, под Донецком. У них школа разделена на два сектора, и расположена она так, что одна половина со стороны Украины, а друга половина со стороны ДНР. Так вот, половина школы, которая расположена со стороны Украины, она практически без стёкол. В ней нет стёкол, в ней пластиком обшиты окна, потому что менять стёкла тоже бессмысленно. Там не проводятся занятия, этот корпус абсолютно не пригоден для занятий, потому что там постоянно холодно, и с той стороны обстрелы. Эту школу обстреливали несколько раз. Но мне в память врезалось совершенно другое. Я запомнила, что в этой школе со стороны, где постоянно обстрелы, практически на каждом окне, которое было заклеено плёнкой, пластиковой плёнкой, стояли иконы. У них в школе был уголок с иконами, на безопасной части, и практически в каждом окне стояли иконы. Это такое зрелище своеобразное. И там директор говорит: «Ну, да, вот, у нас проводятся занятия, но мы надеемся, что, пока проводятся занятия, в школу больше не будут попадать, потому что дети учились испуганные, кто там остался». Ну, за всё время меня контузило, но я не считаю это ранением. То есть, здесь отношение немножко другое. Здесь все, кто проходит медосмотр, абсолютно все здоровы. Потому что на вопрос «вы получали контузии?» все в один голос отвечают «нет!» Такого просто не может быть. Поэтому я не считаю, что это сильно серьёзно. Просто был обстрел. Я лечь-то легла, а потому, что я не самый умный человек, правила все знали, и мне десять тысяч раз говорили, что, в случае чего, ложись, закрывай уши и открывай рот, чтобы ничего не произошло. А я сделала всё с точностью наоборот, я закрыла рот и не закрыла уши. Нет, осколки не посекли, ничего, всё нормально, но жахнуло прямо рядышком, и я на какое-то время оглохла. Звон в ушах, при этом ничего не слышишь, темнота в глазах, какое-то спутанное такое состояние, от которого потом уже я начала очухиваться, приходить в норму. Сквозь этот звон в ушах я начинаю слышать людей хоть как-то, они разговаривают как будто через подушку. В общем, вот такое, не самое приятное состояние. Потом какое-то время ещё постоянно болела голова, потом всё пришло в норму и сейчас, по крайней мере, головная боль не беспокоит, это уже хорошо. |
После войны у людей всегда много проблем. Кто-то остаётся без дома, кто-то остаётся без документов, кто-то попадает под статью военного преступника, кто-то попадает под статью террориста. Но это в ситуации, если будет соединение, коего не будет. Да, с войной немножко усложнились, точнее, с войной появились некоторые проблемы, о которых ты мог даже до этого не думать. Кто-то не может получить образование, кто-то не может забрать свои документы или восстановить, кто-то не может поехать домой, у кого-то там документы сгорели и он тоже не может их восстановить. Война - это всегда ужасно, страдают люди. Неважно кто. Гражданские, военные, дети, старики – не важно. Всегда страдают люди. Если честно, не могу сказать, что люди страдают с одной стороны. Нет, на войне всегда страдают обе стороны. То есть, там кто-то вверху договаривается между собой, или не договаривается, делает вид или пытается, а страдают всегда люди с обеих сторон, без исключений. Те, кто на фронте, всегда получают психологические изменения. Это состояние постоянного стресса, это состояние постоянной напряжённости. Это касается, кстати, не только военнослужащих, это касается, в том числе, гражданских, которые живут в красно-серой зоне. Потому что постоянный стресс, постоянное напряжение, оно, естественно, ни к чему хорошему не приводит. И я очень часто видела, как люди превращаются, вот, я не могу найти другого сравнения, более мягкого, поэтому скажу, что люди превращаются в отморозков. Ну, типа, ведётся обстрел через улицу, уже падают мины, а бабушки всё равно сидят и под домом щёлкают семечки. Потому что им всё равно, им уже не важно. Им это настолько надоело, что им уже не важно, умрут они или нет. Они сидят, наслаждаются жизнью. С военными тоже. Здесь практически не работали психологи, особенно в начале, их просто не было. Потом они появились, да, есть в каждой части штатный психолог. Но прийти, поговорить с психологом о своих проблемах не все могут. Не все доверяют, не все могут, поэтому получается так, что люди всё равно живут один на один со своей проблемой. Мне самой снилась война. Я вскакивала по ночам, какое-то время, - я этого не помню, я не просыпалась в эти моменты, - мне сестра говорила, она меня будила, потому что я ночами кричала. Это страшно. И я не одна такая была. Здесь меняется всё. Меняются жизненные устои, меняется понимание жизни, меняется отношение к людям, меняется отношение к самому себе, меняется отношение к жизни и смерти. И у каждого это происходит по-разному, и каждый это проживает по-разному. Но в целом, очень малое количество людей может справиться с навалившимся грузом. Кто-то принимает это, продолжает жить, будто бы ничего не случилось, но у меня, почему-то, есть такое ощущение, что нельзя о проблемах забывать, они же когда-нибудь аукнутся. Когда были заключены Минские соглашения, одним из правил был запрет на ведение огня. И республики придерживаются этого правила, а вот Украина – нет. Особенно, если это что-то типа Правого сектора, Айдара, Азова, вот этого всего шипротреба. Вот это – те отморозки, которым в принципе пофиг на приказ. Если у нас есть приказ не стрелять, значит не стрелять. Если у них есть со стороны Украины приказ не стрелять, значит, им похеру, они будут стрелять. Мы не стреляли по гражданским объектам. Зачем? Зачем, если есть отличные блиндажи, позиции, окопы? Зачем стрелять по гражданским, если можно стрелять по военным? Война-то не гражданских с военными, правильно? а военных с военным. Почему Украина приняла тактику стрелять по мирняку? Я не знаю. Было ли это чьё-то решение? Я тоже не могу знать. Я не вхожа в эти круги и не связана с украинским правительством, которое принимает решения. Моё мнение, что это, в принципе, ни с чем не связано. Это связано с тем, что людям совершенно похеру, кто здесь живёт. Им фиолетово куда стрелять, по кому, зачем. Обучение же грамотного артиллериста стоит дорого, поэтому проще взять какого-нибудь Васяна, который в Киеве бухал под воинской частью, забрать его на Донбасс потом и сказать «ну слушай, Вася, ты, короче, тут бухал, бери своё бухло, вот тебе ещё две бутылки, и иди на миномёт, иди, стреляй с миномёта». И Вася пойдёт стрелять, и Васе будет пофигу куда стрелять. Куда-нибудь, лишь бы пульнуть. |
|
Соня
Донецк вопросы: Любомир Данков | |
О пропаганде и журналистике на войне. | |
|
По поводу украинской пропаганды, по поводу любой пропаганды, она, в принципе, основывается на одних и тех же принципах. Там разница не большая. Украинская пропаганда работала хорошо. Я не могу ничего сказать о них. Они реально работали хорошо, они отрабатывали свои деньги здесь. Потому что даже люди, которые знали, что происходит война, которые теряли родных, которые теряли близких, которые отправляли своих сыновей на войну, а они приезжали потом в гробах с сине-жёлтыми флагами, всё равно говорили, что нет там войны. Не воюет Украина с Донбассом, нет. Ну, это нонсенс. Соответственно, пропаганда работала хорошо. Но хорошо она работала с точки зрения бизнеса. А с человеческой стороны это, конечно, было ужасно. Люди до сих пор думают, что мы дебилы. Что Донецкая народная республика, Луганская народная республика – это кучка таких отморозков и дебилов, которые вывозят грады в центр города, ставят на максимально высокую точку, раскручивают машину стреляют куда попадёт. Куда прилетит – туда и прилетит. И люди в это верят. Люди верят, что мы выезжаем, я не знаю, ставим, опять-таки, миномёты и стреляем по своим же домам. Да, нам больше нечего делать. Поэтому они говорили, что мы сепаратисты, что мы террористы, что здесь нет местного населения, что здесь только русская армия, российская армия. Где они взяли эту армию? Я не знаю. С таким количеством армии русской, о которой они говорили, от Украины, по-хорошему, не осталось бы ничего. Война реально закончилась бы там, на самом деле, в несколько дней. Говорили, что на референдумы ходили под дулом автоматов. Да, я помню референдум. Я помню, что мы пришли на избирательный участок, и да, мы были под дулом автомата, потому что мальчики-ополченцы охраняли. Они стояли практически, по-моему, на всех участках, я могу ошибаться. Несколько тех, которых я видела, да, там были ребята из ополчения. Да, они были с оружием. Но никто никого не принуждал голосовать. Никто никого не гнал на участок. Это всё было добровольно. Они там нужны были для того, что бы, в случае каких-либо провокаций, которых очень ждали и которых, на самом деле, очень боялись, от Украины, чтобы в случае чего можно было их как-то предотвратить. Я помню своё голосование. Я пришла участок, я взяла бланк в руки, там стояли кабинки, как обычно, для голосования. Я не пошла в кабинку. Я взяла ручку, поставила галочку напротив и прямо на этом же столе, около женщины, которая давала мне бюллетень, и бросила его в урну избирательную, всё. Так началась наша история. Европа же сама топит за Украину. И они там поддерживают друг друга. Плюс у них финансирование. У них финансирование, судя по тому, как люди верят, судя по пропаганде, судя по количеству выпущенных разнообразных роликов, Украина нормально так вбухивает денег в пропаганду. В стране таких денег быть не может, соответственно, есть спонсоры. Соответственно, это, скорее всего, всё-таки Европа, потому что они там ближе. Я не помню, чтобы Европа накладывала какие-либо санкции на Украину. Она обычно их накладывает на Россию. А здесь же конфликт перевели так, что это конфликт Украины и России. Там получается как – судя по тому, что люди, которые видели, как, я не знаю, им привозят гробы, с того времени ещё, то, что здесь идёт война, они всё равно верили, верили Украине. Судя по всему, туда просто вкладываются нереальные деньги. У Украины эти деньги вряд ли есть, потому что ресурсы нужны просто колоссальные. А в отношении того, что в той же Европе больше верят Украине, ну они же поддерживают Украину. Европа всегда топила за Украину. Они представляют этот конфликт как конфликт Украины с Россией. России это нафиг не нужно, по факту. А представляют именно так. Есть определенная точка зрения, которой все придерживаются. Даже если пойдёт что-то не так, всё равно правду с этой стороны мало кто станет слушать. Это печально. А Украина реально промывает мозги так, что даже здравые люди мне говорили, люди, которые всей душой и сердцем за Донбасс, за ДНР, за ЛНР, за Новороссию в целом, рассказывали мне как-то, это была забавная ситуация: «Знаешь, у меня была проблема с телевизором, и мне неделю пришлось смотреть украинские телеканалы». Так вот человек, который участвовал в референдуме, помогал ополчению, занимается гуманитаркой, она сидит и говорит: «Знаешь, я в какой-то момент подумала, что, может, мы реально не правы?» То есть, насмотревшись украинской пропаганды, девушка словила себя на мысли, что, возможно, мы реально что-то делаем не так. Обстреливаем сами себя, друг друга убиваем, в Донецке все ходят под дулом автоматов, на митинги собираются бабушки какие-то, бюджетники, пенсионеры и студенты, привозят их, чтобы было больше народу для картинки. А потом подумала, и такая: «Стоп. Что? Что сейчас произошло?» Мол, так же невозможно. То есть, украинская пропаганда работает хорошо, ничего не могу сказать. Как-то так и получается. Они вкладывают в это очень много денег. Чтобы рисовать красивые картинки, чтобы снимать красивые репортажи. Выкладывают деньги на какие-то провокационные сюжеты. Ну, да, это дорого стоит, в материальном плане. Россия очень сильно помогает этому региону. В России принимали беженцев. В России их как-то устраивали, когда реально всё очень плохо было, когда здесь нельзя было выйти из подвала, и когда ты выходишь на улицу, а людей просто нет, потому что все боятся выходить на улицу. Потому что неизвестно куда прилетит следующая мина, и все сидели по подвалам. Я помню тот момент, когда я испугалась салюта. Я думала, что это обстрел. Я настолько привыкла, что самолёты – это плохо, салюты – это взрывы. И я словила себя на мысли, что когда там их очень долго не было, когда жизнь начала восстанавливаться в городе, видимо, кто-то отмечал день рождения, и пустили салют в моём районе. У меня первая мысль была, я упала на землю, а потом думаю: «Не-а, не то, звук не тот». То есть, рефлекторно ты сразу падаешь на землю. А потом уже смотришь на небо, и понимаешь, что это - не обстрел, это – салют. Ну, это страшно. И Россия очень сильно помогает. Сколько сюда гуманитарной помощи было завезено, сколько сюда медицинского оборудования было завезено. И гуманитарные фонды очень сильно помогали, и машины, реанимобили сюда привозили, это я тоже помню. Помощи было очень много. России ввести санкции против Украины? Не знаю, наверное, это больше политический вопрос, а это вообще не моя тема. Мы с политикой идём, как-то, параллельными дорогами, не соприкасаясь. Я не знаю как это происходит. Я не знаю всей системы, я не знаю, на что это повлияет, я не знаю, будет ли это иметь смысл. То есть, санкции, политика, всё вот это вот для меня очень чужое и далёкое. Собственно, я поэтому и не говорю о политике. Я в ней, если честно, не разбираюсь, и не слишком-то и хочется. Ну, как-то не говорят о том, что здесь происходит. Этот конфликт просто в информационном поле стал не интересен. Его не освещают. Никто не знает, что здесь всё так же погибают люди. Все забыли о том, что здесь всё ещё продолжается война. Я тут в Ростове спрашивала, мне сказали «в смысле война? Какая война?». Это, буквально, сколько там, 150-200 километров, а там люди уже не знают, что здесь всё ещё идет война. Вот как-то, ну, да, наверно это с информационной точки зрения. С другой стороны, в Украине, если что, тоже уже не особо показывается война. Они все сейчас забыли об этом конфликте. Будто бы его и не было. Я периодически смотрю украинские новости, чисто ради поржать, чтобы быть в курсе, что они на этот раз придумали. И о войне очень мало говорится. О ней практически не говорится. В России так же. Ну, война – это всегда хороший бизнес. Война – это, наверно, всегда есть, был и будет способ кому-то заработать, кто умеет зарабатывать. Были же люди, которые, посидев какое-то время здесь, потом уезжали с миллионами на какие-нибудь острова. Я утрирую, но в целом ситуация ясна. Как люди это делают, я, если честно, не знаю. Меня всегда это удивляло, но, опять-таки, это не единственная война, где кто-то всё равно на крови зарабатывает деньги. Способ заработка, мне кажется, он до сих пор существует. Каким-то образом можно обойти это всё, и подняться. Но нужно ли это, я не знаю. Я бы, наверно, даже если бы у меня была возможность, я бы, наверное, всё-таки, отказалась. Потому что кровавые деньги счастья не принесут. Война – это самое ужасное, что может быть. Почему-то люди забывают о том, что война – это мерзко, это грязно, это больно, и продолжают воевать. А раз люди продолжают воевать, значит, это кому-то нужно. В Испании смогли договориться. Там смогли договориться и не доводить до вооружённого конфликта. Когда начинается дрязганье оружия, конфликт из точки, когда ещё можно договориться и всё вернуть обратно, как только звучит звон оружия, обратно вернуть уже ничего нельзя. И не получится. Поэтому любые конфликты нужно решать. И нужно решать это разговором. И это касается всех аспектов жизни. Это же не касается только войны. Это касается личных взаимоотношения. Почему люди сходятся, потом расходятся со скандалами, криками и разбитой посудой? Почему? Потому что не могли договориться вовремя. А когда решили поговорить, было уже поздно. Так и с войной. Есть какая-то точка невозврата. Как только одна из сторон перешагивает через эту точку, вторая сторона получается тоже втянутой в этот конфликт, и обратного пути уже нет. Всё, все двери закрыты. Можно только, вот, воевать. Но, опять-таки, к чему это приводит? Я, на самом деле, безумно счастлива, что в Донецке, в Луганске люди могут сейчас жить спокойно. Да, это город контраста. |
Да, это для кого-то выглядит дико, что, вот, ты сейчас находишься в центре, можешь зайти в какое-нибудь заведение, выпить там чашку вкусного кофе, выйти, сесть на троллейбус и через 20 минут быть в районе, где почти всё разрушено, и район подвергается обстрелам. Опять таки, это я образно говорю. Для кого-то это дико, а для меня, на самом деле, радостно. Потому что, значит, людям есть куда ходить, людям есть, где отдыхать, где можно просто посидеть, забыв обо всех проблемах. О войне, о потерях, ещё о чём-то, я не знаю. Можно сходить в филармонию, можно сходить в театр, можно сходить в бар, послушать живую музыку. Можно просто гулять по городу, постоянно праздники какие-то проводятся. Ну, это же здорово! Это, на самом деле, здорово. Город живёт, город восстанавливается. Восстанавливается очень быстро. Для меня безумно удивительно было видеть в 14-м году, когда стреляли ещё по Донецку, и на улицах было опасно ходить, для меня безумно приятно и удивительно было видеть коммунальные службы, которые сажали розы. Донецк всегда был городом тысячи роз. И ты видишь, что, как бы, алло, ребят, тут война, обстрелы. А в центре всё равно сажают розы и ухаживают за ними. Это же очень здорово, на самом деле. Город живёт. Он не сломлен, он не разорван, он не убит, нет. Он живёт. Живёт, и, как феникс, снова возрождается из пепла. Это же удивительно просто. Хороший вопрос. Если всё будет по Минским, и война закончится, никто понятия не имеет, что здесь будет. Говорить можно многое. Говорить можно много, долго, и самые разные вещи. И что здесь будет как в Приднестровье, и что здесь будут спокойно жить люди, что здесь не будет обстрелов, не будут никого судить и сажать, вернутся все пленные домой. Но если здесь закончится война, никто не знает, что здесь будет. Нельзя наверно предугадать всего, и всех вариантов развития событий. Если идти вариантом, как некоторые предлагали, вернуться в Украину с обещаниями амнистий, или программы возвращения домой, или ещё чего-то, но мы же понимаем, что этого не будет. Не важно, эта власть, или в Украине придёт другая власть. Типа, будет Порошенко, или будет новый президент. Но, всё же, будет одно и то же. В случае возвращения в Украину будут аресты, это будут какие-то убийства, это будут междоусобные войны подпольные, это будут фильтрационные лагеря, это будет всё. То есть, они же там говорили когда-то, я слышала вариант, типа, «Украина может принять обратно Донбасс в свой край не отдельным кусочком, а вернуть всё как было, и мы амнистируем людей, но некоторых мы всё-таки проверим и прогоним через фильтрационные лагеря». Что это? Это Гулаг. Никак иначе. Нынешней власти удобно поддерживать конфликт. И удобно чтобы он продолжался, потому что они там, видимо, ещё не нахапали всего, чего хотели. Есть такое понятие, как военный трибунал, где будут судить военных преступников. Но есть проблема. Их можно судить только после окончания военных действий. Пока здесь конфликт, никто осуждён не будет. Как только конфликт закончится, суд по правам человека будет разбираться во всех ситуациях, и будет наказывать виновных. Виновных будет очень много. И виновные будут с той стороны. Им же не хочется сидеть? Нет. Им выгодно разжигать конфликт. Приезжать в Минск, все такие лапочки, зайчики, кисоньки, а потом возвращаться обратно в Киев и говорить: «Ну, можно ещё пару школ разбомбить». Можно травануть Скрипалей, как бывшего шпиона, сказать, что это Россия. Навесить ещё парочку санкций, обвинить Россию в каком-нибудь ещё преступлении. Так, на сдачу. А Донбасс, а что Донбасс? Для высшего общества европейского, по всей видимости, жизнь на Донбассе – это мизер. Ну, комара будет более жалко. Убитого комара будут больше жалеть, чем убитого луганчанина или дончанина. Потому что там система строится так, что в Европе пекутся только о своих жителях, и всё. И, судя по последним проблемам с мигрантами, не особенно-то они и переживают за своих жителей, на самом деле. Сказать что-то людям, которые живут в Европе, можно сказать по-разному. Можно сказать обычным жителям, которые просто не знают, что здесь происходит. Что здесь живут такие же люди. Они спокойно жили, женились, влюблялись, разводились, заводили детей, работали. Потом пришла война, кто-то уехал, кто-то остался, кто-то погиб, кто-то потерял всех близких, кто-то потерял дом. Просто об этом мало кто знает. Обычным жителям я бы хотела сказать, не допустите войны. Здесь никто и подумать не мог, что у нас здесь будет война. И самое главное – это сохранить человеческую жизнь, и не допустить войны. Потому что как только она разгорается, это горящее колесо, которое катится с горы, очень сложно остановить. А пока оно катится, оно подминает под себя судьбы людей. А чтобы этого не допустить, нужно знать, к чему это может привести, и что вообще происходит на войне. То есть, я, на самом деле, когда ехала с твёрдой мыслью идти служить, я, блять, тоже думала, что это романтическая хуетень. Нет. Это вот в книжечках у Ремарка всё так, в принципе, красиво описано, очень интересно. Что война – это такое место, где, вот, можно и себя узнать, и посмотреть на это всё. Хрен там. Нет. Это мерзко, это грязно, это больно, это кроваво. Это сотни убитых. Это тысячи сломанных жизней, миллионы изломанных судеб. А вы этого не понимаете и не цените. Потому что не знаете, вот и всё. А журналистам что? Независимые журналисты сюда приезжали и освещали. Они были. Журналисты от редакций, как правило, приезжали с определённым заданием. Европейские журналисты в основном приезжали, они кучковались вместе, и, по всей видимости, у них было определённое редакторское задание показать, вот, одну точку зрения. То есть, примерно похожую с украинской. Что здесь всё очень плохо, люди запуганы, людей водят под автоматами, нет свободы слова, никто ничего не поддерживает, и всё вообще плохо. Россия пришла и, как злобный пьяный медведь, пытается подгрести под себя Донбасс. Ну, это же не то. Не, можно, конечно, быть сучарой продажной, я не спорю. Почему бы и нет? Кому-то это нравится. Но блин, ребят, ну не на столько же. Ну серьёзно. Приезжали фрилансеры, приезжали свободные журналисты, которые показывали, как на самом деле всё здесь происходит, и охеревали. Говорят: «Слушайте, а вот у вас праздники постоянно какие-то проводятся, розы сажают, город очень красивый и многолюдный, дети бегают, гуляют спокойно, ничего не опасаясь. А вот у нас в новостях показывают, что нет, вы здесь все запуганы и чуть ли не в кандалах ходите». Так же нельзя. Я понимаю, у вас есть редакторское задание, но вы же приезжаете. Вот в том-то и проблема, что репортёры, которые приезжают, они видят всё своими глазами. И варианта два: показать, как всё на самом деле происходит, или показать так, как тебя попросили это сделать. Кто сюда приезжал, там, один-два раза, и больше не появлялся, из уёбищных репортёров, вот те приезжали, смотрели на всё и писали по-своему, что им надо было. Я не понимаю как так можно. Остановить эту войну могут только высшие силы. Самые высшие. Не знаю. Конфликт можно остановить, можно заморозить, можно как-то решить. Но придётся как-то договариваться. России этот регион, по всей видимости, не особо-то и нужен. Когда были предположения, люди здесь с такой воодушевлённостью рассказывали о том, что Россия заберёт этот регион к себе, и будем мы частью Ростовской области. Я говорю: «Ага, конечно. Не будет такого». В принципе, так и происходит, что России мы не нужны. Украине, в принципе, регион, который они сами же и развалили, тоже не нужен. Потому что инфраструктур нет. Они же лупили по шахтам, заводам, очень многое не работает теперь, а на восстановление этого всего нужны миллиарды просто. А восстанавливать это во время войны не имеет смысла, потому что как только это восстановится, никто не даёт гарантий, что это снова не будет сожжено каким-то ураганом или градом. Но с другой стороны в Украину никто и не пойдёт, и не сможет. И, скорее всего, не смогут люди жить друг с другом. То есть, будут, обязательно будут какие-то конфликты, которые, опять-таки, ни к чему хорошему не приведут. Вот и получается, что, вот, мы так сейчас. Отдельный регион, вот и всё. Россия правильно поступила, когда вернула себе Крым? Ну да. Россия правильно поступила… Подожди, а как вернула? Как вернула, если это было решение крымчан, а не России? Это же не Россия такой злобный пьяный медведь, который завалился на чужую территорию и сказал: «Это моя земля, и всё». Нет. Крымчане выразили своё мнение, проголосовали. Всё было законно. Крымчане сказали: «Мы не хотим оставаться в Украине». У них был огромная привилегия, что они были отдельным регионом. Они были как-бы независимым кусочком Украины, грубо говоря. У них был плюс в этом. Они выразили своё мнение, сказали: «Слушайте, ребят, вы там ебобо, поэтому мы лучше пойдём к нормальным людям в Россию.» И сколько я знаю крымчан, никто об этом не жалеет. Я ездила в Крым, я общалась с людьми. Я реально не встречала ни одного. А я общалась с разными людьми, даже теми, кто до сих пор поддерживает Украину, но при этом говорит: «Я не жалею, что мы ушли к России». В 90-х не было пинка. То есть, тогда это было типа «ну, может и уйдём к России, может, не уйдём, давайте, мы пока при Украине останемся отдельным регионом». А сейчас это был нормальный такой пинок, чтобы всё расставить на свои точки. У нас народ очень долго думает и долго поднимается, и долго размышляет над этим всем, и, видимо, нужен такой нормальный пинок. Потому что в 90-х этого не было. Развалился союз, я не знаю, что там происходило, я была очень маленькая. А сейчас люди видели, что происходило в Украине, и чем могло это обернуться. Люди видели майдан, люди видели, что вообще происходит, и вот это какой-то сюр был, то есть, нереально. |
|
Соня
Донецк вопросы: Любомир Данков | |
О работе ОБСЕ на Донбассе. | |
|
Да ОБСЕ никогда не показывали себя с лучшей стороны. Они всегда были пидорами. И здесь их по-другому никак не называют. И отношение к ним соответствующее. Я однажды стала свидетельницей ситуации когда я, я не помню, по-моему, это в Донецке было, да, это было в Донецке. Это было на ж/д вокзале, и это была какая-то пиццерия. Мне нужно было подождать человека, он говорит, «я задерживаюсь, подожди, пожалуйста, встретимся в такой-то пиццерии». Хорошо, зашла. Сижу, пью чай, и тут заходят два представителя ОБСЕ. В общем, они не смогли посидеть и спокойно выпить кофе, потому что, я засекала, за 23 минуты к ним подошли 4 раза, и каждый раз говорили, что они утырки. Ничего не делают. Тогда, это было тогда. Может быть, сейчас что-то изменилось. Если изменилось, то хорошо. Если не изменилось, также утырками и остаются. Тогда можно ничего не менять. Они катаются. Они ездят, они катаются, но результата работы их никто не видит здесь. А людям важно, людям было очень важно что бы ни здесь были. Очень долгое время все отчеты ОБСЕ были в сторону Украины. Они всячески защищали Украину, и когда был обстрел с украинской стороны, говорили что нет, это не так. «Было вот примерно с того направления, но там не Украина, мы не знаем кто это». Ну это же тоже чушь. И так было очень долго. В принципе, были случаи, когда ОБСЕ приезжало, снимало, как на позициях ничего не происходит, и, как только они уезжали, начинался обстрел этих позиций, этой точки, где они были. Там же разные представители были. И ходили слухи, что там, в ОБСЕ, ездят украинские шпионы и докладывают Украине о позициях и количестве людей, техники, что в них происходит. Я не знаю, правда это, или нет. По крайней мере, многие здесь были уверены, что это так. Я не видела, я не уверена. Дело в том, что от ОБСЕ людям здесь, как говорится, ни холодно, ни жарко. Есть они здесь, нет их здесь, людям одинаково. Просто люди-то видят, что они очень редко ездят. Они редко ездят в вечернее время суток, когда, в основном, обстрелы происходят. Они редко выезжают когда что-то срочное, они очень редко выезжают туда, где реально постоянно обстрелы. Кроме того, что они сидят в гостинице, одной из самых дорогих. Люди не видят больше ничего. Привезли сюда кучу машин, и всё, они тихонечко стоят себе на парковочке, пока представители ОБСЕ с задумчивым видом, под кучей охраны, пьют кофе на веранде. Отчеты ОБСЕ, хотелось бы, чтоб они были. Чтоб их можно было увидеть. Они типа куда-то отправляются, но куда они отправляются, и как они выглядят - мало, кто знает. Что увидеть? Правду. |
Если они отправляют свои отчёты в разнообразные международные организации, в этих отчётах, хотелось бы, чтобы была правда. Кто стреляет, откуда, по кому, кто страдает, где части стоят, куда попадают, какие объекты разрушены в основном, хотелось бы статистику увидеть. На сайте ОБСЕ, цитирую, «организация по безопасности является крупнейшей в мире региональной организацией, занимающейся вопросами безопасности. Она работает во имя стабильности, мира и демократии, в интересах более одного миллиарда человек, осуществляя политический диалог по вопросам общих ценностей, практическую деятельность, нацеленную на то, что бы сделать мир лучше». В каком месте с появлением ОБСЕ здесь что стало лучше? Это, как-то, если кто и заметил, то мало кто. О них здесь ходят анекдоты. В принципе, о них можно говорить всё, потому что они, вот, как три дурацкие эти обезьянки, которые «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего говорю». Люди предлагают ОБСЕ-шников через дорогу переводить, и удивляются, как они на машинах ездят. Как слепого можно посадить за руль? Ему же тяжело, наверное, ездить. Но они же пишут, что они пытаются достигнуть устойчивого прогресса, пытаются достигнуть мира, контроль над вооружением берут, борьба с терроризмом. И что? Что из этого есть? Права человека защищают, конечно, ага. Что из этого они делают? Говорят, что Донбасс должен отводить вооружение, он отводит, я не спорю, класс. Оставляя оппозицию голыми, ОБСЕ, почему-то, забывает, что с Украинской стороны осталась, сущая мелочь, пару танков, запрещённых ОБСЕ. А потом случайно находится подтверждение этих танков, которые не отвелись с линии разграничений, куда должны были. Во имя прав человека, ну, как-то это… каких? Своих? Да, они свои права отстаивают, я не спорю. Визжат, что все нарушают их права, когда останавливают на блок-постах, когда досматривают машины. Я это видела своими глазами. Во имя мира? Я вас умоляю. У нас эта война идёт, наверно, уже больше, чем Вторая мировая. По дням посчитать, уже больше, да. Можно было десять раз всё наладить, решить это всё. Я, кстати, не помню такой длинной войны на территории Европы, гражданской. А, ну да, ещё же, опять-таки, это позиционируется, как война между государствами. Война между Украиной и Россией. Но, ребят, это же гражданская война. Местное население с одной стороны пошло против местного населения с другой стороны. При чём тут Россия? Какого её вообще начали приплетать с самого начала конфликта, если основная часть, которые поднялись первыми, это были местные жители. Гражданская война. Никто никому войну не объявлял. Вот и получается, что ОБСЕ, как-то, обленились и плохо справляются со своей задачей. Ну не знаю. Может быть, здесь тоже играет роль то, что так сказали, так надо. Но с другой стороны, они же, мать его, большая организация, которая независимая, независимая от кого-либо. Может, они просто конченые? |